Великие. Александр Ведерников о Георгии Свиридове.

Автор: Evgeniya. Отправленный Человек времени

Георгий Свиридов и Александр Ведерников во время репетиции. 1976 год

Он про людей все знал, всю подноготную, насквозь видел людей, был просто «Ванга» в жизни… Поэтому людям было с ним трудно, они «отскакивали» очень быстро. Было очень мало тех, кто с Георгием Васильевичем мог долго общаться...

Воспоминания Александра Филипповича Ведерникова о его друге Георгии Васильевиче Свиридове были записаны 28 сентября 2017 года.

В доме певца, где состоялась беседа, много разных, удивительной красоты картин, написанных им самим. С разговора об одной из них, — портрете Свиридова на фоне зимнего пейзажа — начался наш диалог.

— Это Ваша картина?

— Да. Я — почетный член Академии Художеств, между прочим. Эта картина — «Зимний Свиридов».

Я написал три его портрета. Другой портрет — осенний, того времени, когда он работал над «Поэмой памяти Сергея Есенина». На нем он идет по стерне, по холмам, там река, русский пейзаж.

Свиридов рассказывал, что, когда он шел по полю, его будто молния ударила, и музыка зазвучала в голове. Он быстрей побежал домой и стал записывать. То есть он не «сочинял».

Он так и говорил: «Есть музыка, которая сочинена, а есть музыка, которая осенила и пришла». Понимаете разницу?

— Да… Когда Вы познакомились с Георгием Васильевичем?

— Я приехал в Москву в 1957 году, тогда мы познакомились и дружили до самой его смерти. Я был единственным, с кем он не боялся поссориться. И я не боялся сказать ему что-нибудь, что ему не нравилось.

Вот, допустим, он поссорился с Эльзой (женой). Нрав у него был крутой… А я ему говорю: «Юра, вот ты сейчас взорвался, не сдержался. Годом меньше будешь жить. Ты сам себе укоротил жизнь, понимаешь? А потом, если на тебе крест и ты — христианин, то это большой грех».

Другого бы после таких слов он вообще выставил…

Сколько себя помню, в своих концертах я всегда исполнял две-три вещи Свиридова, чтобы его популяризировать. Это был мой закон.

Я еще в прошлом-позапрошлом году пел концерты с его романсами, хотя, конечно, в 90 лет мне уже почти неприлично выходить с «клюшкой». Но, когда 100-летие Свиридова было, я и с «клюшкой» выходил и пел, и, слава Богу, еще имел успех.

— Что Вы помните из разговоров с Георгием Васильевичем о его музыке?

— Понимаете, вот человек живет. Вот, молодость: Пушкин — «Подъезжая под Ижоры», романсы на стихи Бернса, «Песня шута» на Шекспира, Блок, Есенин… Его любимым поэтом был Блок, которого он ощущал по духу самым близким…

Он считал, что песня и романс — это самые демократичные формы музыки. Когда сочинял, все мне пропевал. Он очень любил мне пропеть и услышать мое мнение. Так что я слышал его музыку, когда она не была издана и ее еще никто не исполнял.

У меня были свои «решения» его произведений. Но обычно я ему говорил: «Юра, если бы я был гением, как ты, то я бы сказал свое мнение».

Свиридов был истинно русским гениальным композитором, гением нашего времени. Я считаю, что в наше время больше композиторов не было.

В первые годы нашего знакомства я ему сказал: «Юра, почему ты не напишешь оперу?» Он искал слова для оперы у Есенина, Блока; хотел писать на «Пир во время чумы» Пушкина, но сочинил только песню.

Когда он в первый раз играл мне «Песню Мери», я не мог сдержать слезы. Он сказал: «Эта песня, конечно, не про то время, а про настоящее, наше время».

В последние годы жизни он очень жалел, что не написал оперу. За неделю до его смерти мы говорили по телефону, и он мне сказал: «Сандро, я сейчас сожалею, что я не написал оперу».

Раньше у него было мнение, что опера не соответствует нашему времени. Наше время — оно очень концентрированно, сжато. Понимаете? А в опере — «Здравствуйте, Виктор Васильевич!.. Как Вы поживаете?..» Там много воды. Он считал, что оратория более соответствует духу нашего времени.

— Вы участвовали в исполнениях «Патетической оратории»…

— «Патетическая оратория» — колоссальное произведение. Был такой случай в Англии. Мы со Свиридовым ездили туда на «Дни советской музыки», очень давно. Исполняли его произведения, в том числе, как я сейчас помню, «Патетическую ораторию». «Ковент-Гарден», громадный оркестр.

Когда мы пели «Светить — и никаких гвоздей! Вот лозунг мой — и солнца» (напевает), зал вставал! Громадный зал! Представляете себе? И газеты писали, что после Генделя такой мощной и гигантской музыки в Англии не звучало. Эта музыка не дает публике сидеть на месте, она всех объединяет и поднимает, независимо от веры и предпочтений.

Между прочим, в связи с «Патетической ораторией» недруги Свиридова говорили, что он «вилял хвостом» перед советской властью.

Как-то вместе с Мстиславом Ростроповичем мы летели самолетом из Праги в Варшаву, — там был фестиваль современной музыки, где я должен был петь в «Патетической оратории». Ростропович мне говорит: «Что ты все время поешь Свиридова? Он же служит советской власти!» Он всё меня разубедить хотел. А я ему говорю: «Но у Шостаковича в “Песне о лесах” — “Сталину мудрому слава!”»

— Что Вы помните из Вашего общения со Свиридовым в Лондоне?

— Он меня тайно кормил. Юра с его женой Эльзой жили в более дорогой гостинице, чем я. Я ходил к ним через «Гайд-парк». Он звонил мне: «Сандро, приходи! Сейчас принесут еду, я заказал на троих» (смеется).

Конечно, он заказал не на трех человек, а на десять. Он был очень большой любитель поесть и выпить, это точно.

— Он не курил?

— Нет, когда мы были знакомы, не курил. Может, в юности. Как он пил — я знаю.

Как-то в Ленинграде он попал в вытрезвитель. Юра мне объяснял, почему пил, почему пили Мусоргский и Чайковский: когда до определенной границы напьешься, то наступает просветление мозгов, всё становится легко. В этом состоянии можно изобретать, что хочешь, можно музыку писать, — это особое состояние.

Он говорил: «Такое чревато, как у пьяниц…»

Особая история — рыбалка. Рыбу вместе ловили — на этом мы с ним спелись, он был такой заядлый рыбак, знаете… Снимал дом в Саввинской Слободе возле Звенигорода, где Левитан свои пейзажи писал, и звонит мне: «Сандро, приезжай, поедем пескарей ловить!» Он знал хорошие места.

Я приезжал на голубом москвиче, который купил на госпремию. Сначала ехали на помойку за червями. (Он ведь такой брезгливый! «Сандро, ты чего, опять нажрался чесноку? Разве можно есть чеснок, когда ты в высший свет выходишь?» (смеется)). А тут — копался в этом смраде червей.

У него было такое ведерко небольшое, наполненное водой, — и столько он вылавливал пескарей!.. Каких ловил судаков! Я таких больше нигде и никогда не видел. Домой привозил, Эльза чистила и варила уху.

Ходили с ним и на горные озера, там с лодки он ловил таких вот угрей (показывает), отдавал их коптить повару. Озерных форелей ловил на блесну. Потом собирал всех друзей, знакомых. На большом блюде повар рыбу приносил…

Юра очень общительный был, любил друзей угощать. А какие говорил тосты!.. Ни одного никогда не повторил. Подбирал такие слова, такие выражения!

— Вы согласны с утверждением, что сейчас есть тенденция принижать творчество Свиридова?

— Да, он — в полной обструкции. Выйдите на улицу, и увидите статуи Ростроповича, Плисецкой, на доме — целая выставка памятных барельефов. Свиридова нигде нет.

Его музыка звучит редко, он не востребован, как будто бы его вообще нету.

— Помните последние дни общения с ним?

— Я ему позвонил за несколько дней до смерти. Он так обрадовался: «Эльза, Эльза! Сандро звонит!». Я говорю: «Я к тебе приду». Он: «Нет, Сандро, ты уже меня не застанешь. Меня увозят в больницу».

Юра уехал в больницу и умер там в 83 года.

Вообще он был могучий человек. У меня есть фотография, сделанная, когда мы путешествовали с ним и его женой машине по югу: через Курск, Фатеж, потом по побережью Крыма. Я его заснял вечером, когда он выходил из моря как Посейдон…

А умер он, потому что отказало сердце. От сердечной недостаточности.

По материалам: https://www.classicalmusicnews.ru/interview/alexander-vedernikov-on-georgy-sviridov/