Спасение рояля

Александр Петлюра — художник, звезда андеграунда, создатель «Заповедника искусств на Петровском бульваре». Петр Айду — пианист, теоретик и практик аутентичного музицирования, основатель единственного в мире «Приюта роялей». Он умеет играть на клавесине, лютне, теорбаклавесине, клавикорде, клавире и, конечно, органе. Но все это — не тайна. Свою главную тайну они сейчас впервые откроют в этой колонке.

ПЕТР АЙДУ

Откуда он взялся? Я шел по Филипповскому переулку и встретил соседа с первого этажа. Он сказал: «У меня есть кое-что, наверное, тебе будет интересно», — и показал мне инструмент. В каком он был состоянии? В разрушенном и недееспособном. Где он провел всю свою жизнь? Это неизвестно.

Сосед подарил мне его. К тому времени инструментов у меня было штук десять. Они ютились в разных местах: в художественных мастерских, в институте физических наук, еще где-то были раскиданы. Тогда у меня еще не было возможности собрать их под одной крышей и подарить им вторую жизнь, человеческое общение, как сейчас в «Приюте роялей».

Но тот рояль был, конечно, особенным. Поэтому я его оставил поближе к себе: забрал домой на Арбат, там он провел почти 10 лет. Он стоял на боку, моя дочь каталась на нем, как на горке.

Я сразу понял, что это такое. В XIX веке фортепиано менялись очень быстро, где и когда был сделан мой рояль, определить нетрудно. Мы считаем, что он 1820 года. Это мы поняли, сравнив номер по фирменным каталогам: «Бродвуд» — фирма очень известная. Бродвуд подарил такой же рояль в 1817 году Бетховену, и свои знаменитые пять последних сонат он писал, по-видимому, вдохновленный этим фортепиано. После смерти Бетховена Ференц Лист выкупил инструмент, хранил его у себя, а потом передал в будапештский музей. Этот рояль изображен на известном рисунке комнаты Бетховена. Всегда, всюду, любые книги, статьи, все, что связано с Бетховеном, сопровождает эта картинка.

Инструмент относится к тому типу, который мы сегодня называем «хаммерклавир». Он меньше и легче, чем более поздние инструменты, и его реставрация стоит немножко меньше, перевозка тоже немножко проще, он еще чуть-чуть чем-то напоминает клавесин, хотя и отдаленно. Все мои коллеги, включая меня самого, которые занимались так называемым историческим исполнительством, бредили тем, чтобы найти хороший хаммерклавир. Этот инструмент невероятно дорого стоит и продается только за границей. То есть, исходя из принципов исторического исполнительства, целую кучу музыки просто невозможно было сыграть на адекватном инструменте: Бетховена, Клементи, Дюссека, Шуберта. Статус подлинного сокровища придавало роялю и то, что я просто очень люблю Бетховена, у меня он всегда хорошо получался.

Впервые мои рояли были публично выставлены в «Артхаус сквот форум» — даже не как музейные вещи, а как цельное высказывание, инсталляция. Среди них был, конечно, и «Бродвуд», жемчужина коллекции. И там произошел пожар, который чуть было не уничтожил его и собратьев.

Они покрылись гарью, заржавели все струны и металлические части. Мне стало понятно, что пора произвести какую-то серьезную вылазку: инструменты постепенно еще больше разрушаются, несмотря на все мои усилия. Нужна реставрация. Главная проблема — деньги. Когда Эдвин Бьонк, действительно лучший реставратор на сегодняшний день, приезжал в Москву и осмотрел «Бродвуд», он назвал мне сумму в 50 тысяч евро. Он увидел мое лицо и сказал: «Ты не думай, что я накручиваю. Расчет исходит из количества часов работы и минимальной стоимости этого часа работы, установленной для гражданина Голландии». Он платит своим мастерам столько же, сколько платят садовнику, меньше платить просто запрещено. Плюс материалы. То есть он даже ничего на этом не зарабатывает.

В какой-то момент мне показалось, что я нашел человека, который готов был помочь, он не олигарх, но у него много денег, и он дал мне несколько расплывчатых обещаний. Я стал писать письма. Сначала Бьонку, но он ответил, что у него заказы на два года вперед, а потом он хочет на пенсию. Следом Крису Мане, который очень быстро согласился и заявил сумму в два раза меньшую, чем Бьонк! У него как раз произошла мистическая история, можно сказать: в этот момент ему сделали заказ на изготовление реплики того самого бетховенского рояля. Естественно, что оригинал ему никто не позволил бы разобрать на мелкие кусочки, чтобы сделать точную копию, а мой инструмент требовал именно этого. Наши интересы тут сошлись абсолютно. Дальше выяснилось, что денег мне никто не дает, но оказалось, что это не главное.

Потом мы начали выяснять, как же его переправить в Брюссель, в мастерскую Мане. Сначала обратились в транспортную компанию, и нам посчитали, что перевозка в одну сторону будет стоить 7 тысяч евро. Я понял, что это совершенно невозможно, и позвонил Петлюре.



АЛЕКСАНДР ПЕТЛЮРА

Мне позвонил Петя и сказал, что собирается везти рояль на реставрацию в Бельгию, но ему объявили цену в 7 тысяч евро, чтобы только отвезти рояль туда. А я ведь что только не вывозил: свои контейнеры с одеждой, сабли, гранаты, ружья, настоящие винтовки. Таможенники открывают: «А, хлам... А куда?» Да вот туда — выставка.

Поэтому я и говорю: «Петь, оформим его как фигню, как инсталляцию, вывезем. Я — за».

Погрузили, поехали. Все было здорово. Выпал снег. Юмор начался в Белоруссии, в таможенной зоне.

Мы подъехали к телочке: типа, мол, страховочку нам оформите.

— Мы оформляем только гражданам Белоруссии, а русским оформляют поляки.

Видимо, новшество! Мы и поверили.

Отстояли очередь. И тут тот же вопрос, и ребром.

— Страховку? А нам сказали, что поляки оформляют.

— А кто вам сказал?

Все, штраф. 200 евро или долларов. Я говорю: «Девушка, сто, наликом!» Она: «Хо-ро-шо». Я говорю Пете: «Даем сто, и у нас карт-бланш, нас смотреть даже не будут. А что везете? Да вот, инсталляция. А, проезжайте! Класс! А еще поляков проехать? Да ерунда, полякам это не надо».

Отстояли очередь. Тут карлик, б…, вышел какой-то худой и начал визжать, бегать, наезжать: включи свет и все такое. А потом — раз! — смотрит на колеса и говорит: ну все, типа, иди сюда.

— Что это?

— Зимняя резина, шипованная.

Он говорит, нет, б…, на фиг… обратно. И минут 20–30 он нас томил, оформлял, сука.

Вернулись взад, становимся в зеленый коридор, говорим: «Мы здесь только что выехали». А они: «Нет, у вас там незарегистрированный груз. В очередь».

Мы охреневаем, у нас закрываются глаза, уже падаем. Врываемся в первую попавшуюся гостиницу 70-х годов с желтыми унитазами в Бресте.

Просыпаемся в восемь утра, едем, покупаем резину, ставим, кладем внутрь свою резину, возвращаемся на таможню. Таможенник выходит:

— А что это у вас там внутри?

— Резина наша, мы поменяли, нас не пустили поляки.

— Не, мы вас не выпустим — это экологический мусор.

— Какой мусор? Новая резина!

— Ничего не знаю, идите к начальнику.

Начальник замечательный, смотрит на Петю в этих галифе, б…, в этих зеленых ботинках и понимает, что у него в кабинете…

— Это кто? — интересуется.

— Вы понимаете, это один из лучших пианистов России, элита молодежного состава музыкальной сборной.

— А вы сам?

— Это художник, — говорит Петя.

Короче, мы друг друга отхвалили.

— Ребята, я все понимаю, я бы вас выпустил…

— И?

— Дело в том, что поляки вас не впустят.

— Так давайте мы выкинем?

— Нет, — говорит, — сорить нельзя, штраф дороже, чем резина.

— Так давайте мы вам ее оставим?

— Нет, у нас уже ею все гаражи, все дачи забиты, нам на фиг не нужна эта резина. Если есть у вас кто в Бресте, оставляйте там.

Петя взвыл.

Едем в Брест, к ребятам в шиномонтаж. Говорим: «Ребятушки! На недельку к себе колесики, мы вам отстегнем». И мы опять встаем в очередь, пошли уже вторые сутки, как мы не можем выехать, бьемся в стену, которой нет.

Русских мы проскакиваем. Че везете? Инсталляцию. А, давайте.

Дальше нам попадается телка рыжая, полячка.

Свет работает, тормоза работают, все хорошо.

— Страховка?

— У нас нет страховки.

— Обратно поезжайте.

— Как? Нам сказали, что вы оформляете!

— Кто вам сказал?

— Белорусские таможенники. Мы уже устали — двое суток какой-то бред. А у вас такой классный русский язык, вы такая красивая девушка. — А у нее ж… какая-то мужская, но остальное классное, рыжие косы.

Петя говорит:

— Кажется, ты ее размягчил.

— Сейчас я поговорю с начальником, — говорит. Потом такая: — Ладно, идите, если еще не закрыто, вы успеете.

Прибегаю — там женщина сидит, бумаги собирает.

— Женщина! Пожалуйста! Девушка!

— Я собираюсь уже уходить, — говорит.

— Пожалуйста, ну двое суток уже тут, б…!

— Ну ладно, давайте.

Мы — трыц-трыц — оформляем.

Сколько с нас? 200 евро. Карточки берете? Не-е-ет, наличными. А-а-а-а! У меня 23 евро. А белорусские? Белорусскими берут! Я все уже из кармана выгребаю — срастается.

Приходит тетка-таможенница: «Что везете?» Я говорю: «Что везем, что везем. Ничё не везем!» Она так: «Пан, что везем? Водка, сигареты?» Я говорю: «Какая водка, сигареты, мы вон везем рояль Бетховена!» Она такая: «Ха-ха, пан, не шуткуйте!» У Пети глаза, где-то под фуражкой: «Нас не выпустят! Придут оценщик, антикварщик... Нас арестуют!» Я говорю: «Там — вон, шлагбаум открывается! Поехали, Петенька, в Брюссель, к мусью Мане!» Доезжаем до первого леса. Там, конечно, Петя выбежал — расстройство желудка на нервной почве. Мы прекрасно потом пронеслись везде, как по маслицу. Приехали к милому человеку — и только любовались роялями да приемом наслаждались. Погостевав, отправились назад. Петя скопировал у Криса очень много всяких нот. Сказал, что очень хотел бы поучить в дороге какие-то американские пьесы, потому что не хватает времени. Мы поставили пианино классно перед сиденьями и привязали его ремнями. Петя в дороге репетировал, я включил свет в салоне, и мы едем. Останавливает нас на границе Бельгии со Швейцарией таможенник, показываем документы, визы.

— Что везете?

— Да вот пианино перевозим, друзьям хотим подарить.

— А почему оно открыто?

— Главное, что пристегнуто ремнями, не правда ли, мистер?

— Это вы молодцы, но почему открыто?

— Да вот русский пианист — иногда играет, когда остановимся.

Не стоило же признаваться, что он на ходу репетирует. Он такой: «А можно?» Петя такой: «Тра-ля ля-ля-ля!» Он такой: «Вашу мать! Такого еще у меня не было, чтобы на пианино — для меня лично! Не могу поверить! Хорошей вам дороги, хорошего путешествия!» И погнали дальше. Все было шоколадно.

Следующий таможенник нам попался вообще мегаумный. Только что школу окончил. Он стал бороться со своими догадками: что это за пианино и как же его расшифровать? Петя написал в декларации, что это не рояль, а клавишно-струнный аппарат. Таможенник залез в Интернет и ушел часа на три-четыре. Мороз, мотор включать нельзя, у меня ноги в одном спальнике, во втором, в одеяле, я сам, как немец в 42-м. Таможенник наконец приходит. Подавленный.

— Что вы ищете, давайте я вам помогу? — предлагает Петя.

— Я хочу найти, какой он фирмы, но там же ни одной надписи нет. Даже слова «Yamaha»! Ничего!

— Это старый, реставрированный инструмент, нет надписей на нем, — безапелляционно заявляю я. — Или вы хотите, чтобы на нем так честно и было написано — «рояль Бетховена»?

У Пети опять расстройство желудка началось.

— Да чего ж вы мне мозг делаете? Зачем вам в России такой раритетный рояль?

— Затем, что ему захотелось на таком, б…, старом инструменте играть. Любит он это, понимаете ли. Видите, какое у него лицо занудное?

Оформили мы старика «Бродвуда», короче, по полной программе и вернули подлеченным домой, в Москву.

Колонка Петра Айду и Александра Петлюры опубликована в журнале "Русский пионер" №54. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

По материалу: ruspioner.ru