Аверин Борис Валентинович: "Мне нужно то, чего нет на свете"

Аверин Борис Валентинович

Ваши лекции, представленные на интернет-портале «Золотой фонд лекций "Русского мира"», посвящены реализму и мистицизму русской литературы Серебряного века.

Да.

Можно с этого начать?

Давайте, но начну я с того затруднительного положения, в которое попал, когда учился на четвертом курсе университета. Надо было сдавать символизм. Я, как человек добросовестный, прочел статьи Вячеслава Иванова, Андрея Белого и сказал себе откровенно: «Я ни одного слова в этих статьях не понимаю». Смысла не вижу никакого. Это было такое сильное ощущение ― я попал в какие-то тексты… И вот однажды я встречаю у Андрея Белого высказывание о том, что в основе этого лежит мистический опыт. То есть опыт чего-то странного, необычного.

Измененное состояние сознания...

Да, да… И вот тут я задаю себе, наверное, первый раз в жизни вопрос: «А со мной что-нибудь подобное бывало? Что-нибудь странное?» И вспоминаю: я ― мальчик, мне 12 лет, вечером иду по кочковатому полю. Солнце уже садится, и вдруг из-под ног вылетает огромная птица. Я пугаюсь, сажусь на кочку и вдруг вижу себя, мальчика, испугавшегося и сидящего на кочке. Как возникло это странное раздвоение сознания? Вот ― я. А вот ― я, наблюдающий самого себя, мальчика, который испугался. Задав себе этот непростой вопрос, я пошел дальше. Нет ли у меня чего-нибудь такого? И вспоминаю, что да. Какое-то странное видение у меня есть. Оно связано с такой картиной: я где-то высоко-высоко, а внизу ― огромное поле высокой травы. И эта трава как-то ритмически движется… Картина ни на что не похожая. Одновременно с этим я вижу скамейку, очень странную, которая наклоняется вот так к стенке, она выщербленная. При чем здесь эта скамейка? Спрашиваю у мамы: «Ты не помнишь, случайно, где-нибудь мы жили, где была такая странная скамейка… Она, ― говорю, ― под углом была, вся выщербленная?» ― «А как же! Неужели, ― говорит, ― ты не помнишь? Я это на всю жизнь запомнила. Ты на эту скамейку лег и умер». Умер я от переедания ― организм, который давно не ел, не справился. Это я умирал, оказывается. Мама говорит: «Я очень хорошо это помню потому, что увидела твою руку, которая висела не так, как обычно у спящего ребенка. Я потрогала, ― она холодная». Когда я это вспомнил, то начал смотреть на литературу совсем иначе.
«Лице свое скрывает день; / Поля покрыла мрачна ночь; <…> Открылась бездна звезд полна; / Звездáм числа нет, бездне дна». Это Ломоносов… Бесконечность представить себе нельзя. Можно все, что угодно представить, кроме бесконечности. Но с попытки представить себе ее начинается движение человеческого разума. И не более, и не менее. Все писатели хотят сказать то, что передать невероятно трудно. «Есть речи ― значенье / Темно иль ничтожно, / Но им без волненья / Внимать невозможно». Что это за речи? Читаю статью Вячеслава Иванова ― темно и ничтожно, но им без волненья внимать невозможно. Оказывается, вот то, о чем сказал Лермонтов. Это слово, которое родилось в огне, то самое слово. Ну а Тютчев? Он весь на этом построен. Правда, он ставит проблему еще жестче: «Как сердцу высказать себя?» Конечно, невозможно сердцу высказать себя. Вот это самое главное, чему нет названия. Если я не могу высказать, то другому как понять? Да никак. «Молчи, скрывайся и таи. / И чувства, и мечты свои!» Невозможна, как бы теперь сказали, коммуникация по самым главным вопросам. А вместе с тем, если об этом не говорить, тогда вообще, о чем говорить? Можем говорить, конечно, о социально-политическом неблагообразии общества, так оно всегда было, есть и будет. И говорить об этом надо, от этого никуда не денешься. Но самое главное в другом... Толстой пишет в Дневнике (1895 год): «Я иногда чувствую, что через меня говорит Бог, только это бывает очень редко потому, что душа грязная». Сразу вспоминаются слова Баздеева, обращенные к Пьеру: «Что ты пытаешься вычитать смысл жизни из книжек? Да ты очисти душу, потому что в грязный сосуд чистое вино наливать не надо». Да? Достоевский с его потрясающим знанием гармонии. Правда, это он чувствует перед эпилепсией. И тот же Толстой, который говорит: «Умереть ― значит, проснуться». И никуда не денешься. А если прочтем у Блока: «Здесь ― страшная печать отверженности женской / За прелесть дивную ― постичь ее нет сил. / Там ― дикий сплав миров, где часть души вселенской / Рыдает, исходя гармонией светил». Это что такое? И вместе с тем, он напишет про поэта: «Простим угрюмство ― разве это / Сокрытый двигатель его? / Он весь ― дитя добра и света, / Он весь ― свободы торжество!» О какой свободе идет речь? О метафизической. Метафизическая свобода пронизывает все творчество Блока. «Пушкин! Тайную свободу / Пели мы вослед тебе. / Дай нам руку в непогоду, / Помоги в немой борьбе...» Это написано им в 1921 году, когда уже ― все, никакой свободы нет, ощущение метафизической свободы. И тогда становится совсем просто и понятно, о чем пишет Владимир Соловьев в строках: «Смерть и Время царят на Земле! / Ты владыками их не зови!» Как же не звать? Время царит, смерть царит. «Все, кружась, исчезает во мгле, / Неподвижно лишь солнце любви». Это что за неподвижность? Вспомним Ньютона: «Всякое движение относительно». Я двигаю рукой. Это какое движение? ― Относительно стола. А стол двигается? ― Двигается. Как? ― С Землей вокруг себя, затем описывает движение относительно… А что неподвижно? Сознание. Неподвижно сознание. Сознание, что это такое? Это ― знание с кем-то. Это ― знание с Богом. С какой точки зрения я смотрю на свое собственное сознание? Вот с этой, неподвижной. Ну, про любовь понятно, это Данте. Что движет мирами? ― Любовь. И тогда литература открывается. Оказывается, вот о чем русская литература, символисты. Символисты, учатся у других. Они учатся понимать Толстого, Достоевского, Шекспира, Данте. Когда Блок читает Платона, вы думаете, что на него Платон повлиял? Да не влиял на него Платон, он узнает себя в учении Платона. Пока у меня в сознании не родилась мысль, я ее у другого не позаимствую. А вот когда она появилась у меня, тогда мне и другой становится ясен. Поэтому влияния (то, что мы называем влиянием) не бывает. Мы говорим: «Пушкин повлиял, Лермонтов и т. д. и т. д.». Такого не бывает. А вот талант влияет. Не цитирование, не высказывание тех же мыслей и ощущений…

То есть фактически каждый пытается объяснить то, что необъяснимо для него?

Да, так. Фактически каждый пытается высказать себя, что невозможно (по Тютчеву) и пытается высказать другому, как понять себя. И пытается наладить этот странный мост. Вот то, о чем Лермонтов пишет: «Я к вам пишу случайно; право / Не знаю как и для чего. / Я потерял уж это право. / И что скажу вам? — ничего! / Что помню вас? — но, Боже правый, / Вы это знаете давно; / И вам, конечно, все равно. / И знать вам также нету нужды, / Где я? что я? в какой глуши? / Душою мы друг другу чужды, / Да вряд ли есть родство души». Вот она, трагедия. Мы бесконечно одиноки. Мы ― эти самые монады по Лейбницу, которые никак не соприкасаются. И попытки соприкосновения, понимания возникают только на этих глубинах. Поэтому, когда Блок и Андрей Белый встретятся, они друг другу не понравятся. Потому что они вдруг там увидят реального поэта. Потом они, правда, подружатся, это несомненно. Вот такова проблема, и когда мы преподаем русскую литературу и этой проблемы не пытаемся затрагивать, мы преподаем что-то другое. Вы верно задаете вопрос. Это свойственно всем реалистам. Вопросы веры беспрерывно мучили Горького. «Отречемся от старого мира! Отряхнем его прах с наших ног!» Герои купцу цитируют, а он говорит: «Это что-то уже давно было». Он Библию хорошо знает ― «отряхнем прах». Нам тоже казалось, что мы что-то новое прочли.

А Вы можете назвать какую-нибудь книгу из русской литературы, которую обязательно должен прочесть любой человек?

Нет, конечно, не могу. Я могу вспомнить, какие книги на меня оказывали особенное влияние. Самая сильная была в девятом классе «Мартин Иден», потому что все молодые люди нацелены на будущее, на карьеру. И это нормально. Просто одни хотят быть богатыми, а другие хотят открыть электрон. Так вот, Мартин Иден добился всего. С каким захватывающим волнением я следил за его жизненным путем. Он, в общем, необразованный, хотел быть известным писателем и войти в высшее общество, он хотел, чтобы его полюбила умная женщина… Наконец, все есть ― и он заканчивает жизнь самоубийством. И вот этот финал ― это вопрос, который вдруг возник у меня. Как так? Всего добился и ничего не надо? Одной книги нет, и я думаю, что быть не может. У каждого нормального человека есть в сознании много цитат из прозы, поэзии. Такого писателя, по-видимому, нет.

Джек Лондон ― он же чисто американский писатель, про американскую мечту пишет, но у него тот же финал ― самоубийство.

Вы мне немножко напоминаете Надежду Константиновну Крупскую и Владимира Ильича Ленина, не к ночи будут помянуты. Дело в том, что есть рассказ у Джека Лондона «Тысяча дюжин». Это тысяча дюжин яиц, которые он везет на Аляску, претерпевая невероятные трудности. И, наконец, привозит. Торговля идет мгновенно. Но не в деньгах здесь дело. Не в том, что он хотел обогатиться, а в том, что он преодолел. А для Ленина и Надежды Константиновны ― это чистый буржуа, который хочет заработать много денег. Или, из того же рассказа Джека Лондона: он замерзает, разжигает костер. Ломаются спички, руки не гнутся. Последняя спичка ― костер вспыхивает. Представляете восторг, когда замерзшие руки подносишь к костру, и они начинают согреваться. Но что же он наделал? Он развел костер под елкой, и когда теплый воздух поднялся, то с ее лапы упал огромный ком снега. Костер гаснет. Ну и что здесь за «американская мечта»?

Американская мечта ― это как раз преодоление трудностей. Индивидуализм считается чертой национального характера.

Думаю, нет. Мой многолетний опыт общения с американцами показывает, что они проповедуют семейные ценности. Меня поражает, когда в автобусе кто-нибудь вынимает из своего бумажника фотографии и говорит: «А это моя теща, а это мой внук, а это моя внучка». Все это, конечно, очень интересно, но мы все-таки не можем позволить себе дома сказать: «А вот посмотрите мой семейный альбом! Это мой прадедушка, это мой дедушка». Мы ведь так не будем поступать? А они делают это искренне. Американцы очень уважают свою профессию. Один американец мне говорит: «А я занимаюсь изобретением банкоматов» (тогда у нас их еще не было). И подробно рассказал про банкоматы. А вопросы духа они решают, в общем, довольно просто ― это благотворительность. Давай деньги на церковь, на бедных. Дал ― и все, душа спокойна. У нас, интеллигентов, есть чувство ответственности за общественную несправедливость. Я ее не устраивал, не правда ли? Но я чувствую, что в чем-то виноват. Недавно вмешался в борьбу за школу. Так что тут вот такая странность. Про американцев у нас несколько разные точки зрения.

Возможно. А о чем Вы на радио рассказываете?

О чем спросят. Я люблю рассказывать про современную литературу, очень внимательно слежу за ней. У нас в Петербурге есть целый ряд замечательных прозаиков и поэтов, но их молодежь не читает. Молодежь вообще погибла. Мы все боялись, что мир погибнет или от страшных войн, или от природных катаклизмов, или от жутких тоталитарных режимов, вроде Гитлера, Сталина, Пиночета. А оказалось, что мир погиб благодаря компьютеру. Ушел человек в виртуальную реальность и не выходит из нее. Мне звонит моя знакомая из Италии и говорит: «Это немыслимо. Я прихожу в школу, большая перемена ― час. Все сидят по углам и нажимают кнопки. Бегать по двору, игры какие-нибудь ― ни-ни-ни. Это неинтересно». Я в школе Ломоносова говорю: «Давайте проведем экскурсию в Усть-Рудицу. Там Ломоносов смальты варил». ― «А зачем? Включил компьютер, все показали». Виртуальная реальность победила реальность, в которой мы живем. Там интереснее. А интереснее вполне понятно почему. Реальность я изменить не могу, а там ― нажал кнопку, и у меня есть осина, будет дуб. Там я властвую. Мир в моих руках. И там есть все, как говорят мне дети.
Один мой приятель, который полностью в компьютере и уже не выходит на работу, говорит: «В компьютере есть все». Я в ответ: «Ну да? Ой, как интересно! Вот у меня тут десяточек цитат». Ну, одну он нашел. А ведь это, казалось бы, самое простое. Задал ключевые слова, и все. А перед этим я тоже, правда, не к нему обратился. У Набокова есть цитата в романе ― «в воздухе пахло пылью и карбурином». Я говорю: «Найди мне карбурин». Проходит время, он говорит: «Нашел карбурин. Это, ― говорит, ― в романе Набокова “Приглашение на казнь”». Он нашел карбурин у Набокова, откуда я ему его и преподнес, а что это значит этот карбурин он не нашел.

Литература будет ограничиваться шириной экрана в ближайшее время?

Да она уже ограничена. Книжки практически не читаются, потому что для этого надо идти в библиотеку, искать, покупать, а тут ― нажал кнопку и читаешь. Очень удобно, но ведь никто не говорит, как это вредно! Когда я работал на локаторе, нам, извините, молоко давали, к зарплате доплачивали, потому что это вредные частоты. Но скажи современному ребенку: «Полчаса компьютера в день». … А еще общение. Они же начинают ― знакомства, потом встречи. Такое впечатление, что друзья, с которыми можно поговорить, им не нужны, а по компьютеру ― интересно. Идет обмен мнениями, свой язык выработался, компьютерный. Чего там только нет! Да, «печально я гляжу на наше поколенье»… Никто не мог предвидеть, что компьютер, виртуальная реальность победит реальность, в которой мы живем. Это навалилось, и называлось это раньше Антихристом. Антихрист придет и скажет: «Ты мне душу, а я тебе ― знания. Ты будешь знать все». И вот за это знание Фауст может продать душу. А вот тебе, пожалуйста, получи все! Хочешь ― о политике, хочешь ― о спорте, литературе, театре, ― все тебе на экране высветилось, полное знание, ничего другого не надо. И вот это очень печально. Ну, ничего не поделаешь. Может, какое-нибудь противоядие изобретется, но не очень я верю. Разумом я понимаю, что мы не идем, а катимся в пропасть. А вера мне говорит, что все будет хорошо.

Может быть, Вы нам еще дадите какой-нибудь эпиграф к своему курсу?

Эпиграф?

К курсу Ваших лекций.

Это ужасные лекции! Боже мой, когда я их прочел, думал, что все это бросили. Это ужас, ужас совершенный. Эпиграф? Я в курсе привожу стихи, которые вызывали невероятное количество пародий. Одно из них ― «Хочу того, чего не бывает на свете». Хохот стоял по всей России читающей. Никому в голову не приходило, что это, извините, Платон. Вот он, мир идей, которых здесь ― только отблеск. «О, закрой свои бледные ноги» ― здесь, конечно, можно и посмеяться над Брюсовым, но «Хочу того, чего не бывает на свете» вполне всерьез сказано. Но я не взял бы это эпиграфом.

Но это подходит к тому, о чем Вы говорили.

Давайте. Хотите ― пусть будет так! Как скажете. Кто бы спорил, а я ― никогда.

Спасибо большое.

Вам спасибо.

По материалам:http://russianlectures.ru/ru/interview/6/