Захар Прилепин

Станем ли мы лучше, если растеряем все эти качества – щедрости, бесстрашия, веротерпимости, ощущения собственной малости – пред могуществом тех волн бесподобно красивой национальной истории, что бережно перенесли нас в наши времена? 

 

В наших краях водится одна невидаль, имя ему – имперский человек. Он сам, может, и не знал никогда о том, что относится к этому роду, но это ничего не меняет. Традиционно считается, что имперский человек – это существо недоброе, мрачное, тяжеловесное, мешающее всем жить. Другое дело – «нормальные страны», скажем, европейские, в нынешнем их виде. 

Там, как нам недавно объяснили, – веротерпимость, толерантность, права, цивилизация. Так и есть, никто не спорит. Но несколько замечаний, никому не в ущерб, мы все-таки попробуем сделать. Потому что, руководствуясь исключительно здравым смыслом, ситуация во многом обратная. 

Если империя существует хоть сколько-нибудь продолжительное время, она должна проявлять чудеса веротерпимости, спокойствия и просто необычайной толерантности, даже если самого этого слова не знает вовсе. Названия болезням (или лекарствам), как известно, придумывают те, кто заболел сам. 

Если в России никогда не существовало слова «толерантность», это не значит, что все тут страдали ее отсутствием. Если кто-то слишком много говорит о толерантности, есть смысл заглянуть ему в личное дело. Или в историю болезни. Сам факт долгосрочного существования империи – наилучшее доказательство того, что на соседа тут издавна смотрят спокойно: живет и живет. 
...Да, всякое бывало, но мы все-таки будем говорить в целом, не размениваясь на частности. Русскому человеку льстит, что нерусский человек работает с ним в общей нашей стране, делит его славу и его горести. 

Листал вчера детскую энциклопедию географических открытий (сыну подарили на день рождения), снова испытывал это чувство. Беллинсгаузен Фадей? Наш, русский, первооткрыватель! (Остзейский немец родом из Эстонии). Беринг Витус? Наш, русский, первооткрыватель! (Датчанин). Да и Ермак тоже – много вы знаете русских людей по имени Ермак? «Я русский! Какой восторг!» – говорил гениальный полководец Александр Суворов. Какое счастье, что этот восторг может быть заразительным. Немного эфиоп и немного немец Пушкин, чуть-чуть шотландец Лермонтов, полутурок Жуковский, слегка грузин Маяковский – да ради бога. Это не показатель того, что русские сами ничего не умеют, а показатель того, что русским быть заразительно. Багратион, Брюллов, Гоголь, Рокоссовский и сотни сотен других тому порукой. Но если наши выходцы из России составили едва ли не четверть создателей и легенд Голливуда – нам тоже не жалко, берите. У нас еще много. Все желающие войти в нашу цивилизацию – входите и располагайтесь, все желающие выйти – давай, до свидания. 

Вы скажете, у всех так? Полноте вам. К большинству народов на земле не пожелал причислить себя ни один шотландец, поляк или грузин. Потому что они не имперские народы. Очень серьезная часть народов чуть что самозабвенно перечисляет своих соотечественников (писавших на русском языке или воевавших за Россию) и тащит их в собственные святцы, вопреки здравому смыслу. Это тоже не имперские народы, хотя и рачительные. 

С недавних пор у нас под боком целый рассадник суверенных, на века отделившихся стран, где того же самого русского человека на порог не пустят в качестве весомой или даже почти невесомой административной единицы. «Мы сами, мы сами». Ну, давайте сами – ваше право. Просто и такие народы тоже империй не строят. Это не хорошо и не плохо, тоже мне достоинство – строить империю! Забор вон лучше постройте... Это просто такая черта характера, особенность физиологии, которая у кого-то имеет место быть, а у кого-то нет. 

Выпивал как-то за одним кавказским столом с представителями ряда местных народов. В определенный момент один из уважаемых людей встал и cказал тост примерно следующего содержания: Бог знает, что делает. Имперским народом становится самый добрый народ, а вот если бы мой народ и лично я стал бы имперским народом сегодня, и вся сила бы разом оказалась в моих руках, то завтра же я бы перерезал всех, кто собрался за этим столом. Кавказ сложная штука, в том смысле, что говорить там могут одно, а думать при этом чуть иначе, но сказал он все-таки именно так, как сказал, и весь стол радостно и гортанно захохотал; и я в том числе тоже посмеялся, потому что тост, в конечном итоге, был за меня. 

Хоть вы зубы сточите, доказывая какой ленивый и грязный русский человек, но езжайте в деревню поволжских немцев и увидите там тех же русских людей: их русская природа перемолола и переодела в телогрейки и подарила суровый и чуть лукавый взгляд, и еще бодрый матерок, и еще покосившуюся калитку. 

...Не жаден имперский человек в первую очередь до своей жизни, ибо что его маленькая жизнь стоит на этих огромных просторах. Европеец понимает, что его мало и если он не сбережет свою жизнь, чтоб на его малой земле осталось кому быть, то земля его опустеет. 

Имперский человек, заселившийся в Евразии, уверен, что тут еще кто-нибудь есть, кроме него, даже если никого уже нет. Как же нет, когда тут столько места, наверняка кто-нибудь должен быть! Русскому человеку иной раз никого не жалко, но в конечном итоге спасает и даже отчасти оправдывает его лишь то, что в первую очередь ему до самого себя дела вообще нет. 

 Последние времена мы часто рассуждаем о «безусловной ценности человеческой жизни» там, в Европе, и здесь, у нас, но мне куда более важным кажется неведомое там понятие, как «смешная ценность собственной жизни». Пока там воспитывали чувство неизмеримой ценности существования каждого человеческого индивида, здесь – не государством! не опричниками! не басманным судом! – а самой природой, ощущением огромного воздуха и нетронутого простора воспитывалось чувство, что жизнь – моя собственная жизнь – стоит чуть дешевле ломаного гроша, поэтому черт бы с ней. 

Кажется, сейчас начались обратные процессы – мы на глазах дорожаем, ценность наша, непонятно, правда, за счет чего, прет как на дрожжах, каждый из нас весит, как воз с серебром вместе с лошадью, которая этот воз тащит, и быком, который к возу привязан. Да что мы сами – наши желания сегодня весят больше, чем в иные времена весили целые деревни со всеми их жителями...

...Русского человека – читай, имперского – воспитали и создали дикие пространства и недосягаемость горизонта. Только отсутствие возможности послать вестового из Петербурга на Аляску заставило нас от Аляски отказаться. Но вообще я серьезно говорю, вы вспомните, чем была Россия в XIX веке и чем, скажем, Канада. Если б мы из Аляски двинулись дальше – Россия могла бы заканчиваться под Нью-Йорком. Или возле Никарагуа. Хорошо, что этого не случилось: империя должна жить кучно, желательно на общей суше, а то получится Великобритания с Португалией. Мы, несмотря на то, что заселяем самую большую территорию от края и до края, живем кучно и друг на друга похожи.

Люди в Архангельске и люди в Астрахани, люди в Брянске и люди в Южно-Сахалинске похожи, как братья. Немцы на разных концах Германии, итальянцы на разных сторонах Италии и испанцы в разных сторонах Испании отличаются куда сильнее.

 Имперская идентичность есть, именно о ней мы и говорим. 

 ...Несвобода русского человека – блеф. Европейский человек научился жить под присмотром царя и с царем договариваться о своих правах. А русский человек научился жить без царя в голове. По мне, так это поважнее будет. 

Европейский человек знает, как, где и на что он имеет право, но царь у него поселен в мозгу раз и навсегда. Русский человек знает, что он ни на что права не имеет и подчиняется, когда ему велят пойти туда-то и принести то-то, но голова-то, голова свободна. В голове – ветер, среднерусская возвышенность, степь, Сибирь, Камчатка, Сахалин, евразийский сквозняк, мороз минус тридцать...

 Жестокость русского человека – тоже тот еще блеф. На территории Европы жили десятки славянских племен – большинство из них истребили поголовно. На территории России кто жил, тот и живет, никто не затерялся. В одном Приволжском округе сто народностей. А Россия ведь может перевернуться на другой бок, свалить целую страну в море и не заметить. Или три страны сразу. Но ведь бережно переворачивалась всегда. Любой цыпленок мог зимовать в этой берлоге – и ничего с ним не случилось. 

Есть ли другие имперские народы? Конечно. В конечном итоге они и определяют жизнь цивилизации. Кому-то это не нравится? Еще бы, даже нам самим не нравится. Но если не будет их, всегда найдутся другие имперские народы, и у вас тогда будет возможность сравнить. 

Кто-то скажет: американцы – имперский народ. Безусловно, да, и мы не шутим. С тех пор как они загнали своих индейцев, куда Макар телят не гонял, и прекратили линчевать кого ни попадя, янки достигли необычайных высот в сложном деле имперского строительства. Об индейцах они теперь заботятся так, как и о себе не заботятся, а президент у них сами знаете кто. Другой вопрос, что и Америка с самого начала была плавильным котлом, и говорить об имперском народе там чуть сложнее. 

Но то, что США – империя, это очевидно; и я вовсе не уверен, что этой стране будет лучше, если она распадется на сто сорок других маленьких стран. Есть другой пример, более весомый: китайцы. Это для нас они на одно лицо, а у них там 56 национальностей под одной крышей собралось. Настоящим китайцем, правда, в силу объективных причин белому человеку стать очень сложно. И есть вещи, которые с нынешними китайцами прошлых русских очень роднят. Например, отсутствие страданий по поводу своей личности. 

Неосознанное и вместе с тем неотъемлемое знание о том, что в масштабах истории своего народа сам по себе ты меньше, чем единица, зато в цепи столетий, а то и тысячелетий ты носитель такого метафизического запаса, что этой гордости тебе хватает с лихвой для самоуважения. 

Станем ли мы лучше, если растеряем все эти качества – щедрости, бесстрашия, веротерпимости, ощущения собственной малости – пред могуществом тех волн бесподобно красивой национальной истории, что бережно перенесли нас в наши времена? Станем ли мы симпатичнее, если наша жестикуляция будет скромней, а горизонты ближе, а сердце тише? Может быть, вы знаете ответы на эти вопросы, а я – точно нет. Зато я знаю одно: может, мы и станем лучше, когда такое случится, только это будем уже не мы. И для нас нужно будет придумать другое имя. Прежнее имя на нас будет смотреться смешно: оно явно окажется нам велико. ...Оно и сейчас нам уже великовато. 

 

 

 

 

По материалам: https://story.ru/istorii-znamenitostej/avtorskie-kolonki/imya-kotoroe-nado-zasluzhit/