Магия таланта Юрия Купера.

Юрий Леонидович Купер — известный художник, чьи работы хранятся в крупнейших музеях и собраниях мира, включая Третьяковку и коллекцию Библиотеки Конгресса США. Он родился в 1940 году в Москве и в 1963-м окончил Московскую художественную академию. В 1972 году эмигрировал в Израиль, а сегодня попеременно живет и работает то во Франции, то в Нью-Йорке, то в Лондоне. Купер не только живописец, но и автор декораций и костюмов к спектаклям, автор ювелирных коллекций, интерьеров... А кроме того, Юрий Купер иллюстрировал «Мертвые души» Николая Гоголя, книгу стихов и песен Александра Вертинского «Желтый ангел». О книгах, повлиявших на становление его личности, художник Юрий Купер рассказывает в рамках проекта «Книги моей жизни».

Первый Подмосковный: Вы сходу, практически не задумываясь, назвали свою «горячую четверку»: Андрей Платонов, Василь Быков, потом добавили Марселя Пруста с Генри Миллером.

Купер: Это главные писатели моей юности. Они действительно очень сильно подействовали.
Первый Подмосковный: Нетривиальный набор. Свои первые книжки помните?
Купер: Нет. Не было такого.
Первый Подмосковный: Как это? Вообще? Ничего?
Купер: Так. Вообще. И ничего. Я в детстве в футбол гонял. Вырос на улице. Такая блатная, дворовая жизнь. Я даже не помню, чтобы читал книги какие-то.
Первый Подмосковный: Но в школе-то?
Купер: Заставляли.
Первый Подмосковный: Неужели дома книг не было, у папы?
Купер: Папы не было. Папа был музыкант, джазмен, скрипач. Ушел в ополчение. Погиб почти сразу. Я родился в 40-м, так что…
Первый Подмосковный: А как же мамина сказка на ночь…
Купер: Мама все время устраивала свою личную жизнь. Я был предоставлен сам себе.
Первый Подмосковный: Значит, выросли практически без книг?
Купер: Тогда надо было заниматься спортом.
Первый Подмосковный: Когда же книжная жизнь все-таки началась?
Купер: Когда я уже в институте учился, в Худграфе.
Первый Подмосковный: Разве можно рисовать без литературы в багаже, не читая? Откуда тогда желание рисовать?
Купер: А у меня и желания рисовать не было.
Первый Подмосковный: Здрасьте, приехали.
Купер: У меня во всем присутствует спортивный азарт. У нас в классе учился такой не от мира сего парень Грачев. Он писал стихи, саркастические четверостишия, там «Звуки заунывные, / Голос огрубел – /Дорогой товарищ, / Ты свое уж спел…» на Утесова. Этот Грачев мне предложил пойти с ним за компанию в Строгановку после школы.
Первый Подмосковный: С чего вдруг в Строгановку?
Купер: Я ему то же самое сказал – с чего?.. А он отвечает, что педагоги там опытные и сами видят: у кого есть талант, у кого нет…
Первый Подмосковный: Вы хоть карандашиком по бумаге водили, прежде чем в Строгановку поступать?
Купер: Не водил.
Первый Подмосковный: То есть вы просто пришли с улицы и сказали – хочу на художника учиться!
Купер: Да.
Первый Подмосковный: А приятель?
Купер: Он в последний момент соскочил.
Первый Подмосковный: А как же вы сдавали рисунок, живопись?
Купер: Первый раз не допустили к экзаменам, потому что у меня не было ни рисунков, ни живописи. Начал заниматься с преподавательницей, готовился. На следующий год поступил. А в институте уже все читали. Надо было соответствовать.
Первый Подмосковный: Что читали все?
Купер: В моде был Хемингуэй, Хэм, как тогда говорили. Я открыл, поглядел и сразу отложил в сторону. Не понравилось. Там была поза сильного, брутального такого мачо. Мне это было неинтересно. А прустовский Сван меня каким-то образом завораживал.
Первый Подмосковный: Играет человек в футбол-хоккей, школьную по литературе программу осваивает из-под палки, особенно не рефлексирует и… начинает осознанное чтение с изысканных романов. Пруст чем зацепил?
Купер: Интонацией. Он завораживал умением рассказывать. Меня поражало его умение передавать едва уловимые чувства и состояния. Например, как мальчик ложится спать и следит за тенью, которая непременно должна появиться в щели приоткрытой двери… Это значит, что мать поднимется поцеловать его. Я всегда любил такие тонкие детали. «Тропик рака», конечно, совсем другое дело, но впечатление тоже было сильное.
Первый Подмосковный: Миллера же, вроде, в те времена еще не издавали?
Купер: Интеллектуалы наши где-то раскопали доморощенный перевод. Это было ТАК не похоже на нашу жизнь. Необычно было читать мат-перемат, Миллер говорит на этом языке так легко, как дышит. Потом, мы молодые же все, а «Тропик рака», конечно, поражал описанием секса. Когда Кончаловский пишет, кого он трахнул – это воспоминания, какое бы слово подобрать помягче…. Когда ты считаешь себя приличным человеком, можешь, конечно, писать о том, с кем спал, но надо, чтобы помимо этого еще что-то было.
Первый Подмосковный: «Тропик рака» принципиально отличается?
Купер: У Миллера сквозь откровенную брутальную прозу, описание интимных подробностей, ситуаций, выразительные портреты друзей, ты чувствуешь: за этим скрывается тонкий, уязвимый, болезненный человек. Анаис Нин, которая имела на него виды, в своих воспоминаниях пишет, что никогда не могла понять, почему Миллеру было интереснее сидеть в «Куполе» или где-то на Монпарнасе с какими-то жлобами, пьяницами, чем проводить время с ней. Она считала, что они, два интеллектуала, подходят друг другу. А ему не надо было с ней муссировать возвышенные материи. Он получал «мясо» для творчества именно от этих людей - алкашей, проституток и фриков. Это описание той каждодневной жизни, какой бы ты гениальный не был, ты не можешь писать что-то стоящее, интересное, не прожив. Вот он и проживал на всю катушку.
Первый Подмосковный: Кто дальше?
Купер: Потом зачитывался Платоновым. Его короткие рассказы берут за душу. Возвращается солдат с войны, знакомится в поезде с девушкой. Зная, что его всю войну ждут жена и дети. Он задерживается с нею на двое суток. На прощание говорит: «Я тебя никогда не забуду». А она ему: «А я и не прошу Вас меня помнить». Эти слова меня до сих пор поражают! Солдат добирается, наконец, домой. Он учиняет допрос жене, которая пытается рассказать про то, как какой-то Семен Евсеевич приходил, помогал ей, детей подкармливал. У солдата поднимается такое ожесточение, что на рассвете берет мешок и идет на станцию. Когда поезд тронулся, он видит, как за поездом бегут его сын и дочка. «Петрушка по-прежнему держал за руку маленькую Настю и волочил ее за собою, когда она не поспевала бежать ногами». Ты будто сам чувствуешь. Там, понимаешь, нет ни малейшего ощущения, что придумано, сочинено. Диалоги фантастические. Герои говорят настолько точно, чередование его голоса, ее голоса, его реакции – как в аптеке раздозировано, нет ни йоты фальши во всей этой истории. Платонов исподволь, незаметно рассказывает тебе человеческую правду. Две простые фразы, как мальчик лежит на печи и притворяется спящим – и возникает картина объемнее и сильнее, чем от многостраничного романа.
Первый Подмосковный: «Сотников»?
Купер: Вот ты говоришь, а у меня мурашки по коже. У Василя Быкова, как и у Платонова, больше, чем просто атмосфера и состояние, там выстроенные персонажи, идея. Я эту повесть прочел, помню точно, в 72-ом году, в «Новом мире», перед самым отъездом из Союза в Израиль. Был под огромным впечатлением. Интеллигент, вроде слабак, больной, рефлексирующий, сохраняет достоинство, пытается других спасти. А «типичный герой» - бесстрашный сильный деревенский мужик, хочет выжить любой ценой, хитрит и становится предателем. Такого финала, когда в сцене повешения Рыбак стоит в эсесовской форме, я вообще не ожидал.
Первый Подмосковный: Страсть к русской классике когда появилась?
Купер: Позже, когда я уже успокоился. Из Израиля быстро уехал, через полгода. В Париж, потом в Лондон. Нелегко было. Тогда и начал по-настоящему классику читать. Очень люблю прозу Пушкина, особенно «Повести Белкина» - такая чистота и прозрачность. Опять же, удивительная интонация. Так же могу открыть «Мертвые души» в любом месте и получить удовольствие просто от текста, от стилистики.
Первый Подмосковный: За что любите «Мертвые души»?
Купер: В советской литературе были такие писатели, как Ильф и Петров, Зощенко, Булгаков. Они для меня просто пигмеи, так напористо юморят, напористо придумывают смешные истории, но это редко когда действительно смешно. Юмор там … КВНный, у одного лучше, у другого хуже. Но сказать, что это высокая литература, я не могу. Это все выдуманные какие-то персонажи, неживые. В «Мертвых душах» - без всякого нажима, легко. Это вообще присуще классике – легкость, ненадуманность. Кстати, когда я делал иллюстрации, подумал, что нельзя просто нарисовать «от себя» нового Ноздрева или Собакевича. Они уже настолько документальны, что существуют как абсолютно реальные люди. Поэтому должны быть похожи на себя. Какого-нибудь Воланда можно любого нарисовать. А здесь он особенно и не нажимает, просто рассказывает, будто это путевые заметки, документальная повесть встречи с этими людьми.
Первый Подмосковный: «Опыты» Монтеня откуда?
Купер: У меня был близкий приятель, Дмитрий Лион, блестящий иллюстратор, смешной, умный, универсальный человек… Что я называю универсальным? Он большую часть жизнь прослужил в Уссурийске, дослужился до офицера, демобилизовался, пошел в Полиграфический на заочный, закончил и стал известным иллюстратором. Тонкий очень художник. Каждый раз, когда я произносил: «А ты помнишь у Чехова…?», он перебивал и говорил: «Как тебе не стыдно, что, значит «помнишь у Чехова»? Ты же знаешь, кроме Монтеня я ничего не читаю».
Первый Подмосковный: И правда «ничего кроме»?
Купер: Митя так говорил. В один прекрасный день приезжает он ко мне в Париж. У меня в тот момент была довольно жуткая история с одной женщиной. Я ему улучил момент и вкратце про это рассказал. И он мне вдруг говорит: «Ну, вот, ты же человек темный, ты Монтеня не читал, а на самом деле это твоя история, это точно история Монтеня. Если тебе интересно, я ее тебе расскажу». Я говорю «Ну давай». Он говорит: «В некотором царстве, в некотором государстве жил человек. Он с юности являлся самым опасным преступником в этой стране. За его голову давали приличные деньги. Чем старше он становился, тем сумма увеличивалась. И, можешь себе представить, он дожил до седых волос, и жил он в удивительной красоты замке, где прятался от всех. Иногда по утрам он верхом объезжал окрестности. Однажды он услышал топот за собой. Обернулся и понял – это за ним. Он перевел лошадь на галоп, погоня все ближе. И он понял - это конец, его поймали. Лесная дорожка делала крутой вираж. Когда он завернул, увидел отверстие к стене кустарника. Он туда нырнул, положил лошадь на землю и сам лег, притаившись. Преследователи проскакали мимо. И вдруг преступника охватила паника: он ощутил какой-то ужас непойманности. Опять ускользнул! Снова скрываться, прятаться. Он выскочил на дорогу и закричал: «Эй, я здесь!» Они вернулись, арестовали его и отрубили голову. Мораль: мы все хотим быть пойманными. «Ну как тебе история? – спросил Лион. - Твоя проблема, что ты не читал Монтеня!»
Первый Подмосковный: После такой убедительной «презентации» выбора не было.
Купер: В чем прелесть Монтеня? Он не разводит заумную философию, его истории из жизни. Нам всем кажется, то, что с нами случается - уникально. У других все иначе, почему Бог именно с тобой это делает? А когда читаешь Монтеня, понимаешь: то же самое произошло с тысячами людей. Все переживают одни и те же чувства. Все хотят быть пойманными!!! Все эти рассуждения – я хочу быть свободным в любви, свободным в жизни… фигня, пустые слова. Читайте Монтеня!
Первый Подмосковный: Вы не пробовали понять, с чем именно связан интерес к определенным книгам и героям?
Купер: Мне всегда нравились победители, чемпионы в какой-то области.
Первый Подмосковный: Какие такие «чемпионы-победители» в литературе?
Купер: Например, моя любимая книга даже сейчас - «Граф Монте-Кристо». Эдмон Дантес для меня эталон страдальца, человека, которого предали. А нравится-то мне, как он мстил им всем.
Первый Подмосковный: Вообще месть – не очень хорошее дело.
Купер: Преступник должен быть наказан, так или иначе. Это же справедливость! К тому же, как красиво он это делает. История мести для меня очень важна. «Моби Дик» Мелвилла из той же серии. Тоже удивительное, затягивающее повествование о мщении. Капитан Ахав живет реваншем. Белый кит - абсолютно личный враг. Вот это спорт, победа. Это смысл его жизни.
Первый Подмосковный: Хорошо, будем считать графа Монте–Кристо и капитана Ахава чемпионами по мести. Кто дальше?
Купер: Парфюмер Зюскинда - чемпион по восприятию запаха. И еще по одержимости, сублимации в чем-то одном. И в этом одном нет ему равных. Он, конечно, погибает в конце.
Первый Подмосковный: Пруст?
Купер: У Пруста - человек, которого можно считать чемпионом по обсешену (obsession). Он гениальный наблюдатель, никто с ним сравниться не может по проницательной наблюдательности.
Первый Подмосковный: А Бунин?
Купер: Бунин - чемпион по «тихому прикосновению». Я его воспринимаю как деревенского писателя. Для меня «Темные аллеи» - почти порхание, он историю рассказывает, едва дотрагиваясь. Девушка говорит: «Я буду ждать тебя на Новый год», и после этого финальная фраза - «Я никогда в этот дом больше не вернулся». Этим он завораживает не столько читателя, сколько сам себя. Бунин больше поэт в прозе, чем в поэзии своей. Стихи его мне меньше нравятся. Миллер – полная противоположность Бунину.
Первый Подмосковный: Даже предполагать опасаюсь, по какой части он у нас победитель …
Купер: Он - налетчик, циник, эти его бабы, друзья-приятели, вся его жизнь в этом состоит: сколько женщин пришло, с кем спал. Но что он из этого сотворяет! Для меня было грандиозно, что он из этого делает настоящую литературу. Такой жесткач! И тоже несомненный чемпион. Вне номинаций.
Первый Подмосковный: Среди ваших «чемпионов» - Раймонд Карвер, писатель у нас не очень известный.
Купер: Я работал с Робертом Олтменом, когда он готовился снимать фильм по Карверу. Это американский Чехов. Только лаконичнее, напряженнее, жестче. Он великий мастер короткого рассказа.
Первый Подмосковный: У Набокова какие чемпионы?
Купер: Лужин. Он шахматный гений. Там есть фантастическое описание его манеры игры. Материальность фигур всегда раздражала Лужина. Он играл, не замечая их. Для него доска шахматная была как магнитное поле, и он какими-то фибрами души ощущал слабые и сильные зоны. И у него был как бы рефлекс моментальный - уравновесить несоответствие слабой и сильной зоны. Ему хотелось перенести излишества силы в одной зоне и прибавить в слабую. Он протягивал руку и натыкался на деревянную ладью или коня, и это его раздражало, но, тем не менее, он фигуру переставлял. Но начинал всегда вот с этого ощущения неравномерности силы. Последняя сцена «Защиты Лужина» гениальна. Когда гости ломятся в дверь уборной, а Лужин с трудом пытался поднять окно. Потом ему удается его поднять, он встал на подоконник коленями и начал протискиваться в проем окна. Он был крупноват, было трудно, а снаружи слышались крики. Кто-то ногами пытался выбить дверь. И, наконец, удалось сломать, люди ворвались в туалет. «Александр Иванович, Александр Иванович!» -- заревело несколько голосов. Но никакого Александра Ивановича не было». И это последняя строчка.
Первый Подмосковный: Вот интересно, вы чувствуете «тонкие штучки» вроде едва уловимых прикосновений и, одновременно, во всем ищите чемпионов.
Купер: Страх быть лузером – это у меня с детства. Я больше всего боюсь быть проигравшим.
Первый Подмосковный: Да, вроде не грозило?
Купер: Еще как грозило. Мой отъезд в Израиль… я понял, что «попал», когда приехал туда, подумал, как я мог это сделать? Но я не мог этого не сделать тоже. Мне так хотелось увидеть и понять, как живут в других странах. Но когда я туда попал, я испугался. Поэтому так и ценю Лужина. Он для меня, конечно, чемпион: ведь он даже не был в состоянии жить уютной, спокойной жизнью, когда врачи ему запретили играть.
Первый Подмосковный: Среди «ваших книг» нет поэзии. Блок? Пастернак? Маяковский?..
Купер: Нет. Они - в чистом виде поэзия, а на поэзии я не «торчу». Из современных ближе всего Бродский. Я хорошо его знал, мы дружили какое-то время.
Первый Подмосковный: С ним вообще можно было дружить?
Купер: Трудно. Скажем так: мы часто виделись. Как человек он не производил на меня сильного впечатления. Я списывал это на счет того, что он из Питера, у них свои там тараканы. Кроме того, меня всегда поражали его отношения с противоположным полом. Я всегда думал: вроде, неглупый малый, откуда у него такая вцепляемость в женщину. Может, от страха одиночества?.. «Я падал, не расстегиваясь, на постель свою. И ежели я ночью отыскивал звезду на потолке, она, согласно правилам сгоранья, сбегала на подушку по щеке быстрей, чем я загадывал желанье».
Первый Подмосковный: Ничего себе, «на поэзии не торчу», так сразу наизусть…
Купер: Его поэзия нравится, потому что я ее читаю как прозу. Это рассказ о своем существовании, почти бунинская проза. В ней всегда просматривается очень тонкая и красивая образность - не в стихосложении, а в «мыслении». «Троянская война окончена. Кто победил -- не помню. Должно быть, греки: столько мертвецов вне дома бросить могут только греки...» Грандиозно. Послушай вот еще:
Джон Донн уснул, уснуло все вокруг…
Пороки спят. Добро со злом обнялось.
Пророки спят. Белесый снегопад
в пространстве ищет черных пятен малость.
Уснуло все. Спят крепко толпы книг.
Спят реки слов, покрыты льдом забвенья.
Спят речи все, со всею правдой в них.
Их цепи спят; чуть-чуть звенят их звенья.
А???!!! 

СПРАВКА
Юрий Купер. «Книги моей жизни»

1.Андрей Платонов. Рассказы
2.Василь Быков. «Сотников»
3.Марсель Пруст. «В поисках утраченного времени»
4.Генри Миллер. «Тропик рака»
5.Александр Дюма. «Граф Монте-Кристо»
6.Михаил Казаков. Рассказы
7.Николай Гоголь. «Мертвые души»
8.Александр Пушкин. «Повести Белкина»
9.Владимир Набоков. «Защита Лужина»
10.Иван Бунин. «Темные аллеи»
11.Мишель Монтень. «Опыты»
12.Герман Мелвилл. «Моби Дик»
13.Патрик Зюскинд. «Парфюмер»
14.Раймонд Карвер. Рассказы
15.Владимир Войнович. «Путем взаимной переписки»

 

 

 

 

 

 

Первый Подмосковный Портал Событий