Кто не заслушивался этими и другими его песнями, судьба каждой из которых, как и судьба их автора, весьма необычна. Вячеслав Добрынин по праву считается самым плодовитым и востребованным композитором на современной российской эстраде. И никакие регалии и звания, будь то официальные или неофициальные, такие, как «Доктор Шлягер», не сравнятся с той любовью, которую питают люди к певцу и композитору Вячеславу Добрынину.

— Вячеслав Григорьевич, оказывается, практически невозможно найти такого же, как вы человека, который сочинил бы столько ярких, сочных, мелодичных шлягеров…

— А вы знаете, во многом это стало возможным благодаря тому, что родные очень рано заметили мои музыкальные наклонности и постарались развить их. Правда, некоторое время ушло на определение того, на каком же инструменте мне предстоит играть: скрипке, фортепиано или виолончели (которую, кстати, мама с трудом доносила до музыкальной школы)… И вдруг в какой-то момент все, вспомнив про губную гармошку, выбрали для меня баян.

— А какую музыку вы тогда слушали?

— «Битлз», как, наверное, и многие мои сверстники в середине 60-х. Я носил в те времена причёску-«грибок», у меня был соответствующий «прикид»… Мы украдкой прослушивали виниловые пластинки с их песнями. Их продавали около музыкальных магазинов или из-под полы. Более того, уже тогда мы играли и пели песни «Битлз» с ребятами из молодёжных коллективов на многих концертных площадках Москвы.

— У вас был период сотрудничества с Аллой Пугачёвой. Легко ли было работать с Аллой Борисовной?

— Мы не просто подружились с ней и ходили друг к другу в гости, но и всячески поддерживали — она меня, а я — её. Кроме того, я написал для неё несколько песен. «Синяя птица», «Арбат», «Молодёжное» и другие кафе были тогда нашими «ночными клубами» — концертными площадками, местом сбора музыкантов и коллективов андеграунда тогдашней Москвы.

Композитор и певец Вячеслав Добрынин и певица Алла Пугачева, 1992 год (Фото: Владимир Веленгурин/ТАСС)

— Кто же заприметил лично вас, разглядел самородок в россыпях талантов?

— У истоков моей композиторской деятельности стоял поэт-песенник Леонид Дербенёв, с которым я начинал свой творческий путь. Однажды, помню, жду на остановке автобус. А в доме напротив открывается окно, на подоконнике появляется многоваттная колонка, и на всю улицу разливается наша с ним песня. Бабуся какая-то, стоящая рядом со мной, начинает ворчать: «Ну, всё: завёл шарманку „на всю Ивановскую“!». А у меня всё в душе поёт: «Вот же оно — народное признание, если даже бабка ворчит». Сел я в автобус, а самого так и подмывает крикнуть «на весь мир»: «Люди! Да это же моя песня!». Это были самые лучшие минуты в моей жизни.

— Народ любит и знает уже готовую песню. Но всегда интересно, как создавался тот или иной шлягер. Актёр и телеведущий Олег Марусев рассказывал как-то, что первоначально автором слов к песне «Прощай» должен был стать именно он, и что композиция вообще имела сначала другое название…

— Да, сначала, по задумке Олега, там должно было быть вместо «Прощай!» что-то типа «Скажи» и рифма «Стрижи». А к тому времени уже были написаны «Кто тебе сказал», «Сколько дней потеряно» и другие песни в соавторстве с Дербеневым — у нас с Лёней получались песни, которые стали выходить за пределы моих собственных пониманий успеха. И я осознавал, что Дербенев — мой лучший соавтор, он был гораздо старше меня. Я на него очень рассчитывал, верил и смотрел на него, как на Бога. Олег же идею своей песни как-то не очень-то продвигал. Поэтому, в конце концов, слова к ней были написаны Леонидом Дербеневым.

— В те времена в СССР была строгая цензура. Как вам удавалось творить в таких условиях?

-У нас везде сидели чиновники из Министерства культуры: про любовь нельзя, взял (ее) за плечо (в тексте) — вырезать!.. Только комсомол, БАМ и партия…

— «В каждой строчке только точки после буквы «л»…

— Действительно, а вдруг подумают, что там буква «х» или что-то еще… Это вообще было время худсоветов, в которых заправляли старые композиторы, боявшиеся, не дай Бог, пропустить ту песню, которую вдруг запоет народ — это для них как ножом по сердцу. Они же сами не могли сочинить — чувства времени у них не было — писали только то, что всю жизнь могли. Естественная эволюция — закон отцов и детей. Ну, кто бы посмел сказать, что Фельцман, Фрадкин, Колмановский или Френкель могли написать плохо?! Оскар Борисович Фельцман в свое время написал «Ландыши», когда был молодой, такой же, как я, то его тоже песочили — будь здоров: и в газетах фельетоны были на эту тему, и вообще прижимали — он сам мне рассказывал. А потом пришло такое время, когда он не то чтобы сам кого-то «душил», но уже стал мэтром, и у него появилась возможность что-то контролировать с позиции Союза композиторов: они сидели, решали судьбы молодых музыкантов. Вот здесь, мол, что-то не так, тут вот не совпадает музыка со словами, а здесь надо бы доработать, но ведь у молодого человека, видимо, нет классического музыкального образования, ну и так далее…

— И как эти проблемы решались?

— Фирма «Мелодия» была «коммерческой», «рыночной», если эти эпитеты вообще применимы к советской действительности. Главной же задачей Владимира Дмитриевича Рыжикова, ее редактора, который, кстати, создал свой независимый худсовет, было найти материал, который принёс бы успех и, следовательно, сборы: есть шлягеры — вот и хозрасчётные средства. И Рыжиков понимал это, он был близок к нам, молод душой и знал эту музыку. Владимир Дмитриевич был великим человеком — через него прошли все наши эстрадные исполнители, композиторы, поэты. Он первый выпустил гибкую пластинку и создал худсовет на фирме «Мелодия» по приему шлягеров, которые никогда не исчезали из эфиров на телевидении. И чтобы сделать большие тиражи продаж, нужно было сделать хит. Поэтому вопрос по отношению к чиновникам ставился так: или дайте нам бюджетных денег, или дайте возможность выпускать то, что мы сами считаем возможным продать.

— Так один за другим на фирме «Мелодия» стали выходить ваши шлягеры. Поклонницы-то писали?

— Ежедневно из Останкино мне звонили и умоляли забрать горы посланий для меня от самых разных людей — моих слушателей.

— А когда вы написали свою первую песню, которая увидела свет — то есть была издана на пластинке?

— Это произошло, когда я витал за облаками: не в переносном, а в прямом смысле этого слова — на борту самолёта «Ил-18», ещё старом, с пропеллерами, который совершал перелёт «Москва-Норильск» (именно в то время я работал в ансамбле «Лада», и у нас было несколько эстрадных номеров, которые мы исполняли наряду с джазовыми композициями). А лететь очень долго — семь часов. Музыканты, привыкшие к такой гастрольной жизни, устроились поспать, я же, решив скоротать время, взял стопку самых разных газет и углубился в чтение. И вот в «Неделе», кажется, абсолютно случайно мне попались на глаза стихи поэта Бориса Кагермазова «Сны» в переводе Виктора Гераскина. Читаю и вдруг совершенно отчётливо понимаю, что они мною мысленно, что называется, пропеваются. Вы знаете, так случается, когда в чьём-то стихотворении уже живёт музыка — надо её только почувствовать, поймать, как говорится. Вот и я её «нащупал», распределил четверостишья по куплетам и припевам, потом наиграл получившуюся песню на гитаре… А после Норильска у нас был Красноярск. Так вот там, на местной концертной площадке, мы уже включили её в свой репертуар.

— Вы исполняли «Сны» только на гастролях?

— Её взяли в свой репертуар «Весёлые ребята», «Москвичи», «Верные друзья», «Самоцветы»… В дальнейшем, когда состоялось моё знакомство с Леонидом Дербеневым, он написал на эту музыку другие слова. И песня вышла в исполнении «Весёлых ребят» на фирме граммзаписи «Мелодия». Так я впервые увидел свою фамилию на виниловой пластинке. Было это в 1972 году. Так начиналась моя творческая карьера.